И эту тень я проводил в дорогу
Последнюю - к последнему порогу,
И два крыла у тени за спиной,
Как два луча, померкли понемногу.
И год прошел по кругу стороной.Зима трубит из просеки лесной.
Нестройным звоном отвечает рогу
Карельских сосен морок слюдяной.Что, если память вне земных условий
Бессильна день восстановить в ночи?
Что, если тень, покинув землю, в слове
Не пьет бессмертья? Сердце, замолчи,
Не лги, глотни еще немного крови,
Благослови рассветные лучи.Арсений Тарковский
Молодые прелестные девушки и молодые женщины, с успехом кружащие головы мужчинам, могут рассчитывать на довольно долгую жизнь, полную развлечений, наслаждения, путешествий, удовольствий, любви и обожания, драм и страстей, творчества и флирта, обогащения - с помощью даже не тела, а порой просто обаяния, красоты, кокетства, лукавства, обмана,...
Вместо этого многие из них выбирают другое: привязанность к одному и не самому лучшему мужчине, материальная и социальная зависимость от него, жизнь в чужом доме, да еще с чужими людьми, родителями мужа, а саоме главное - тяжелые и долгие месяцы беременности, мучительные роды, выхаживание младенца, то есть несколько кошмарных лет, погружённых в детские экскременты, детские и собственные болезни, отвратительный плач, недосыпание, охлаждение со стороны мужа и других мужчин. И обычно быстрое угасание красоты, отставание в профессиональном, умственном и культурном развитии.
Зачем это им? Некоторые забормочут об обеспеченной старости. Чепуха. Даже любящий и хорошо воспитанный сын лет до тридцати предпочтет тратить деньги на – см. первый абзац – то есть дарить их более благоразумным женским собям. А потом, когда его потянет к той единственной женщине, которая по-настоящему, как он вдруг поймет, его любит, будет уже поздно. Вместо красивой улыбающейся и ласковой мамы его встретит на пороге отчего дома морщинистая старуха. И всего золота мира не хватит, чтобы исполнить ее желания, потому что они угасли, потому что ее жизненая энергия исчерпана, потому что единственное, чего ей хочется, – чтобы сын был рядом с ней и заботился о ней. а это для молодого мужчины попросту невыносимо.
Есть напыщенная фраза о том, что мать дарит нам жизнь. Чушь! Эта женщина не богиня и не природа. Она делает другое – она отдает нам часть своей жизни. Еще вернее, отдает ее всю, то есть всю ту жизнь, которая могла бы быть, со всеми радостями. Она жертвует многим – см. первый абзац – во имя самой бескорыстной в мире любви, потому что ждать мало-мальски адекватной компенсации просто нелепо и бессмысленно. Даже будь она полной дурой, эту грядущую жесточайшую несправедливость она чувствует, осознает, понимает.
Вы можете поиметь десяток жен и любовниц, вы можете расти при разных отцах, но мама у вас будет одна. И на идиотские притязания тещи на право стать тоже вашей мамой вы в полном праве ответить брезгливой усмешкой.
Что заставляет матерей жертвовать собой? Инстинкт? расчет? глупость? Нет. Я рискну сказать, что это божественное начало, которого лишены мужчины и потому тщетно пытаются как-то заменить его творчеством. Они создают книги, стихи, картины, строят дома и корабли, но все это как бы эрзац-дети, это суррогат. Женщина-мать вкупе с природой создает ребенка, сложнейшее существо. И от нее в первую очередь зависит здоровье и душевное состояние этого существа. Она может сделать урода и ублюдка, а может – личность. Но даже в самом удачном случае это ее подарок миру, а не себе.
Мама развелась с отцом, когда мне было пять лет, и в нашем воспитании он практически не участвовал. Она осталась с двумя детьми и переехала к своим родителям в частный дом.
Отец, конечно, исправно платил алименты, изредка встречалася с нами в позволенных мамой пределах, что-то дарил, но все это забылось.
А она годами водила меня в больницы, пытаясь избавить от головных болей; она возила нас на море, к дяде в далекий Ташкент, в речные круизы, в Москву, невзирая на ужасающие совковые проблемы с билетами, пересадками, отсутствием удобств и гостиниц и прочие прелести советского «рая». Для нас это было удовольствием и радостью, для нее – самопожертвованием. Хорошо помню, как она, - видимо, выстояв ночную очередь, - достала в Москве билеты на премьерный показ «Войны и мира». Что ж, благодаря упырям-коммунистам, астраханцы были закалены ночными очередями за мясом, поездками в Москву за вожделенной колбасой и конфетами, многочасовыми очередями в кассах вокзалов и прочей советской дрянью, о которой некоторые придурки сейчас вспоминают с умилением. Но вся эта мерзость ждала людей не только в будни, но и в праздники и в отпуске.
Когда я был в третьем классе, мама пробила для меня спецшколу с английским уклоном, хотя это было непросто - пришлось нанимать репетитора, чтобы он подтянул меня до уровня. Она разу не упрекнула меня в эгоизме – а я мало помогал по дому и предпочитал книжки.
Она не ругала меня, когда я театрально «сбежал из дома»: сначала неделю прогуливал школу, а потом, оставив в ящике записку о том, что решил уйти из дома, целый день прошлялся у вокзала, но так и не решился запрыгнуть на какой-нибудь поезд.
Она не стала мешать мне, когда я решился после института уехать из родного города, хотя понимала: это скорее всего насовсем. Наверно, она хотела и надеялась, что я стану большим человеком, то есть дипломатом, или признанным писателем, или хотя бы москвичом – привилегированной прослойкой. Я не оправдал ее надежд. Но и в этом она ни разу меня не упрекнула, хотя имела полное право. В качестве материнского капитала она за двоих детей получила однообразную жизнь учительницы русского и литературы с мелкими дрязгами в коллективе, ворохом тетрадей для проверки дома диктантов и сочинений, сильной гипертонией и безрадостной старостью.
Единственный способ искупить все это – вернуться в прошлое и убедить ее, - молодую красивую, умную женщину, - не рожать меня. Но это невозможно. И весь этот некролог – лишь очень запоздалое покаяние, которого она не дождалась, но которого ей и не нужно было.